«Надо также выделить из себя и слепить и те десять, двадцать типов в статуи, — шепнул кто-то внутри его, — это и есть
задача художника, его „дело“, а не „мираж“!»
Здесь
задачею художника было описать действительно виденное и пережитое, эта задача все время держала его близко к жизни, не давала ему уйти в мрачные глубины его духа, чтоб там соответственно претворить жизнь.
Неточные совпадения
«Нет и у меня дела, не умею я его делать, как делают
художники, погружаясь в
задачу, умирая для нее! — в отчаянии решил он. — А какие сокровища перед глазами: то картинки жанра, Теньер, Остад — для кисти, то быт и нравы — для пера: все эти Опенкины и… вон, вон…»
Поэтому первостепенные
художники за эти
задачи не брались.
Молодые лица девиц как нельзя более отвечали этой
задаче, и
художник взялся за эту работу со всею отличавшею его страстностью.
Ясное дело, что, решая
задачу, как наивыгоднейшим образом воспользоваться данными, сплавщик является не ремесленником, а своего рода
художником, который должен обладать известного рода творчеством.
Во всяком случае, — и этому необходимо давать надлежащий вес при оценке Мейстера Эккегарта, —
художник слова и спекулятивный метафизик слишком сильно и явно дают себя знать в его сочинениях, чтобы можно было принимать все его идеи за религиозно-мистические интуиции и откровения, и никогда нельзя уверенно сказать, опирается ли проповедь Эккегарта на опытные переживания, или же она рождается из загоревшихся в душе его художественных образов и спекулятивных идей, которые он превращает в
задачу для осуществления опытным мистическим путем.
Его
задача — надлежащим образом видеть и слышать, а затем воплотить увиденное и услышанное в образе (безразлично каком: красочном, звуковом, словесном, пластическом, архитектурном); истинный
художник связан величайшей художественной правдивостью, — он не должен ничего сочинять [Не могу не привести здесь для иллюстрации слышанный мною от Л. Н. Толстого рассказ, как одна пушкинская современница вспоминала, что сам Пушкин в разговоре с ней восхищался Татьяной, так хорошо отделавшей Евгения Онегина при их последней встрече.].
Если же видеть здесь «проект» чуда, совершаемого искусством, причем самому
художнику усвояется роль теурга или мага, тогда приходится видеть здесь типичный подмен софиургийной
задачи эстетическим магизмом, причем соблазн лжемессианизма ведет к человекобожию и люциферизму (не без явного влияния теософических идей).].
(Аналогичная
задача ставится современными
художниками, пытающимися передать многомерное пространство плоскостным рисунком, подобная же мысль пленяет детское воображение — · посмотреть, что делается в комнате, когда нас там нет.)
Но в кватроченто появляются болезненные
художники, раздвоенные, с тайным недугом, мешающим им до конца осуществить свои великие
задачи, со странной и трагической судьбой.